Г.А. Гореловский

Предлагаем вашему вниманию рецензию писателя Георгия Александровича Гореловского на роман «Государевы амуры».
НА БЕРЕГУ РЕКИ ВЕЧНОСТИ
«Читая роман, приобрел ключ к ларцу мудрости».
(Протоирей Александр Лашков)
Мы оставляем за рамками разговора историческую основу романа («Государевы амуры» – 3-я книга пятилогии «Ключ от лабиринта»). Наша тема – язык и стиль.
В данном случае – это неоспоримые достоинства созданного авторами произведения. Историческая тема требует прежде всего стилизации – языка и изображения. Язык должен соответствовать эпохе и, одновременно, быть понятен современному читателю. Это очень тонкий вопрос, требующий глубоких знаний, врожденного чувства слова, большой аккуратности ну и таланта, безусловно. Классический пример – «Петр I» Алексея Толстого. Кто может сказать, где там историческая правда разбавлена или соединена «художественным допущением»? Кто-то из историков, конечно, может, но абсолютное большинство воспринимает это литературное произведение как правдивое историческое полотно. Оно для нас – достоверно! Чем это достигается? Языком прежде всего, приемами художественной изобразительности – на бумажной странице никаких других средств у писателя нет.
Язык авторов нашего романа располагает к себе с первых строк именно своей исторической достоверностью, в него окунаешься, как в живую ткань, переносишься в эпоху, именно видишь и слышишь героев в знакомой им среде. Это удивительно. Такова сила изобразительности, достигнутая авторами. Язык мало того что умело стилизован, он метафоричен, образен и всегда эмоционально окрашен.
Авторы в целом пишут образами – узкими и широкими, обобщающими. Картина- образ работы в поле на сенокосе, где заняты все, от маленькой девочки до стариков, «от мала до велика»; обед в крестьянской избе, где все черпают из одной миски, но как, в какой последовательности! Или картина пересчета денег за тем же обеденным столом, неожиданно полученных семейством от своей невестки Елены Ломоносовой. Там разыгрывается настоящая драма, снова напоминает о себе главный вопрос – тайна рождения маленького Мишани, Михайлы Ломоносова, тайна, которую взрослые члены семьи пытаются разгадать каждый в себе, по-своему. Этот вопрос и является главной темой романа наших уважаемых авторов. Картина-образ русской пляски в зимней, подпертой сугробами поморской избе (доме), когда старик, дед, показывает коленца русского пляса внуку. Тут же, к месту, и озорные частушки (фольклор!):
Ах ты, Вася, милый Вася,
Свое счастье ты проспал:
Сколько раз я предлагала,
Ты ни разу не попал!
Образность в романе достигается применением всех средств изобразительности русского языка:
собственно архаичная, устаревшая лексика и диалектизмы: вертушок, байнушко, вица, молозиво, мутовка, помытчик, дресва, колкий, матица, пехтерь, повиданье, коруна, ярус (рыбацкая снасть), лабардан, кованец, зуёк и т.п. Здесь мы встречаем как общеславянские слова, так и слова чисто поморского происхождения;
олицетворение, очень часто – наделение человеческими свойствами неодушевленных предметов и явлений: забежала тучка, туча угрожала, лошади улыбаются, снег отступил, май навалился, озимые пережили (холода), разговорчивая бумага и т.п.;
эпитеты, сравнения, метафоры — это самое естественное, видимо, органичное для языка авторов, да и читающей публики, поэтому ограничимся только констатацией данной особенности.
Изобразительность теста создается таким же органичным использование фольклора и собственно славянской мифологии. Мифология, как известно, родилась у древних народов как объяснение окружающего мира и существования человека в нем. Во всех мифологиях, нравится нам это или нет, но мир объяснен и логичен. У древних греков, скандинавов, славян, индийцев… И там есть очень много общего! Это удивительно, но сузим тему разговора именно до славян.
Очевидно, что авторы область народного мироощущения знают досконально, они сами родились и живут в архангелогородчине, поэтому и в тексте романа мифология и фольклор присутствуют органично. Стихия народного языка им так подвластна, что некоторые лаконично отлитые названия главок можно принять за поговорки, пословицы, бытующие в народной памяти испокон веку. Хотя это и не так!
«У таких всё счастье до лета, а придет зима, хоть и не живи». «Жизнь свое возьмет: она любого терпеливее». «Прибыток тогда счастье принесет, когда к любви прибьется». «Набегаешься еще: сперва с ним, потом за ним, а после, не дай Бог, от него» (о сыне). «Наша деревня и в царском глазу грех отыщет». И т. п.
Или вот, из текста: «Матушка-рожь прокормит всех сплошь». «Девки шить должны уметь, а не отшивать!» Кто скажет, это пословицы или отлитая в такой лаконизм авторская мысль?
В основе мироощущения древних людей, в т. ч. славян, лежит единение с природой, где все движется по кругу, начиная со звездного неба. Круг, окружность, кольцо, окоем (горизонт) – это все символы завершенности, логичности мироздания. Так чередуются времена года, так протекает жизнь человека, так в его жизни из года в год чередуются домашние работы. Так происходит – большое и малое – в жизни наших героев. Авторы этим приемом пользуются многократно. (Нам думается, что не намеренно, «специально», а органично, естественно для их речевого полотна.) Вот наглядные примеры:
«Маремьяна, на повети и в избе обряжаясь, задумалась, что ране год не зря с весны начинали: «Вроде как, жизнь сызнова, с пробуждения, на круг становилась. От первого росточка до белого савана. Вот ежели б и люди на свет зарождались только весной? Так, пожалуй, толковей, к природе боле приспособлены были б. Жизнь человеческая – что годовой круг. Полная надежды весна, лето солнечное, жизнью восторженное, потом осень мудрая – пора урожайная да зима воспоминаний и приготовлений».
«Детвора брызгами радуги отпрыгала летнее на песчаных двинских отмелях. Полегла высока трава под звонкой косой. Отшелестела каждым цветочком под граблями. Закрылся, увял полыхавший июлем иван-чай. Начал набирать красноту, подменить стараясь ускользающее к югу солнце, трепещущий лист осины. Пичужки отпели летнее своё в чистом, бело-облачном северном небе…»
Картина мира, Вселенной, детскими глазами, очерченная опять же кругом, окоемом, за которым семилетняя девочка просто не бывала. Но для нее это целый мир («Сам луг был огромен»!):
«Запыхавшись, Еленка добежала до первого дома, где жила Федора – бабушка Феня, как её звали в деревне. Здесь, на холме, её охолодило ветерком. На солнышко забежала одинокая тучка, столь малая, что прикрыть своей тенью смогла лишь крайние дома и скамейку на краю обрыва. Еленка с разбегу вскочила на неё и, как всегда на этом месте, замерла в восторге от раскинувшегося пред ней простора. Внизу, отражая в себе июльское небо, блестела на солнце голубая Буяр-Курья. Неспешная протока то разливалась, заполняя просторы луга, то вдруг, перехваченная зелёным поясом разнотравья, сужалась до почти невидимого с угора ручейка. Сам луг был огромен,
Еленка в свои семь лет не видела ничего большего и ни разу не бывала на дальних его окраинах. Пытаясь заглянуть за этот край, она привстала на цыпочки на широкой доске. Там, словно обрамляя полукругом детский мир, охраняя его границы, среди чистых песчаных отмелей бежала Курополка. А ещё дальше, размываясь в синеватом мареве, были едва различимы острова, протоки и рукава Северной Двины. Видать, поди, вёрст на десять. И всё это шумело и двигалось. А людей-то, людей! Отсюда, с угора, всё видать. Со всех деревень округи, словно клюквой по болотному мху иль брусникой по боровому, насыпало их на огромный луг…»
Еще один образ круга, кольца – тканый пояс, которым перепоясывали домотканую крестьянскую рубаху:
«Еленка покачала головой: «Распоясался. Мать ослушался. А ведь пояс – оберег: повязал ты его в родном дому, опоясался – и кру́гом он тебя защищает. Он словно дорога твоя по жизни. Кольцевая. Куда б ни шёл, где б ни кружило, всегда поможет к отчему крыльцу путь отыскать». В примечании авторы добавляют, что пояс с символом Макоши (или Мокошь), женского славянского божества (ромб, поделённый на четыре части, с точкой в каждой из частей) считался женским оберегом. То есть простой поясок мог быть оберегом дважды! Кстати, обручальное кольцо – это не только символ брачных уз, но и оберег.
Авторы среди языковых изобразительных средств прибегают и к совсем ныне редкому фольклорному жанру – это плач. Самый известный плач в нашей литературе – плач Ярославны в «Слове о полку Игореве».
«…Старая Федора, жалостливо, для себя, когда совсем уж невмоготу было, причитала: «Во земле лежит матушка. Спит давно под крестом батюшка. Сиротушка я. Ни избы у меня, ни баньки. Ни шалашика, ни кровельки. Бездомнушка я. Нажила к годам своим: две иглы да нитей туес, серп зазубренный да лапоточки топтаны. Нищенка я». Очень образно, наглядно.
Вот еще широкий образ (человеческой жизни) как развернутая метафора, и опять же в основе – круг (смерть Ивана-псаломщика):
«Уж два года почти, как похоронила мужа. Иван и не хворал. Умер, будто лодочка в берег ткнулась. Враз. Масло подливал в лампаду. Руки поднял, и всё… Пришли в храм, а он вытянулся под иконами. Лампада горит. Будто совершил в жизни всё важное, зажёг огонёк и ушёл к Господу. За небесным огнём присматривать. То в ноябре было. С тех пор в жизни одна зима… «Пусть бы жил. Со службы вернулся б тогда, у меня чугунок в печке. Молочко с пенкой. Повечеряли б втроём… Ванюшко!» Маремьяна глянула на иконы. Перекрестилась. Фитилёк дрогнул и стал затухать. Она взяла маслица, подлила. Села на лавку и, как ей показалось, уснула. На берегу реки вечности, бортами ласково постукивая, качались две так похожие друг на друга лодочки…»
…Блестящая финальная метафора о лодочках-судьбах на берегу реки вечности.
В конце необходимо отметить, что использование, да в таком объеме, упоминавшихся выше изобразительных средств языка вообще-то присуще поэтической речи, стихам. Авторы используют их в речи прозаической, что придает ей неповторимый стиль, лаконичность, образность, эмоциональный распев народного сказа. Это и есть тот самый живой великорусский язык, литературно обработанный, конечно, которому Владимир Даль посвятил свой Словарь.
Георгий Гореловский, член СП России.
г. Опочка, Псковская обл.
январь 2024 г.