Да как же! Пусть хоть устараются... Хоть две перины до досок изотрут, а без Господнего благословения так и проживут, с собою в дитятке не встретившись, – не уступала ей дородная – что вдоль, что поперёк – вдовушка Богдана.

Две повитухи, несмотря на мороз, всё распроститься не могли и звенели досками шаткого мостика через ледочком примороженную, болотистую .

Стояли, согретые не одной чаркой горилки, богатыми подарками и светлым сопереживанием.

Ты вот, Маричка, скажи, принимала ли ребёночка столь легко? Да то и не мы! Сам ангел его с рушником встречал и первому крику умилялся. А ратник-то! Как обмыли, как вынесла до него младенчика, как он петушка

1

промеж ног увидал, пал на колени. Усищами прямь уткнулся и всё повторяет: «Сы́нку! Савич! Сынку!»

Оно понятно. Казаку утешение! Уж за пятьдесят, а в доме одни подолы. В баню хоть и не ходи. Всё одно мочалой до спины не достать! А Савва-то во всём, видать, крепкий! – она хохотнула и подтолкнула товарку под локоток.

Обе – каждая о своём – прыснули, глядя в разные стороны. Позже чинно постояли молча. Каждая вспомнила, как принимали дочек Марии. Как те ноне, с мальца крика первого, старшенькими ставши, в сарафанчиках одинаковых, обступили , щебетали:

Братушка! Заступник!

При крещении мальчика нарекли Данюшкой – .

2

Глава 1

Сентябрь 1660 года,

Ступайте осторожно. Кто впервые, тому непривычно. Здесь везде низкие своды. Едва повыше головы. Стены порой сжимать вас будут. Но пройти можно. Сотни шагов прокопали старцы. Много ответвлений да раздвоений. Где ход расходиться будет, всегда за мной идите. мы одни сейчас. Всем успеем поклониться.

Молодой монах .

Он был чёрным в чёрном, лишь в отблесках свечи отражались его светлые волосы. Монотонный голос его звучал едва слышно:

Умершего братия оборачивала тканью и без гроба укладывала в выкопанную нишу, что лукулой называется. Замуровывали. И только по прошествии трёх лет лукулу ту открывали и смотрели. Черепа собирали отдельно от костей. А ежели тело оставалось неистлевшим,

3

замуровывали вновь и теперь уж постоянно молились за усопшего. Ещё через два года снова открывали. Разворачивали. Нетленные мощи оставляли на месте. Это святые.

Они шли дальше, постоянно крестясь. Вот преподобный Феофан Постник. Повернули, вышли к двенадцати греческим зодчим. Пещера стала шире и предстала им в форме креста. Монах повёл налево. Здесь преподобный Лука. Далее Илия из града Мурома. У следующего маленького гробика монах остановился.

4

Скрыты две главы,

в которых описывается вручение Димитрию послушания по составлению Миней.

Глава 4

5 мая 1684 г.,

В ночь с пятого на шестое мая он, снова сжав голову, стоял посреди своей кельи, горел весь огнём, вновь его терзали сомнения. Затем потушил свечи и, обессиленный, лёг на кровать с мыслию: назавтра, пусть и нарушить послушание, но отказаться окончательно.

Приняв решение, он обратился к своему ангелу:

Снести готов я послушание любое. Прими с милостию отказ мой. Отведи от меня писание святых.

Стало немного спокойнее. Огонёк лампады, вспыхнув, погас. Видно, масло не подлил. Он закрыл глаза. Задремал. И тут в полной темноте услышал тонкий, тянучий .

Отец Димитрий почувствовал, что в обители своей он не один. Лёжа на спине, вытянув руки вдоль тела, он боялся пошевелиться. В предрассветный час во всём братском корпусе стояла такая тишина, что казалось, потечёт вниз

5

капелька воска по свече – грохот будет, как от сорвавшейся лавины. И не было слышно ни шагов, ни скрипа половиц, но через минуту посланник мягко присел у него в ногах.

От переживаний последних недель отец Димитрий, готовый ко всему, ощущал, как по краю постели кто-то приближается к изголовью. Первое прикосновение было мягким, воздушным. Вестник опустился на его грудь. Иеромонах вдохнул и остановил дыхание.

Духовные борения, мучительные поиски истины, переживания последних ночей, напряжение всей его плоти – всё в этом вдохе соединилось в груди его и готово было вырваться, освободиться в выдохе, вернув ему его былое умиротворение.

В коридоре послышались приближающиеся шаги. Дверь кельи кто-то открыл шире и, стараясь не потревожить, приблизился к кровати. Иеромонах Димитрий, увидев через закрытые веки мягкий свет, выдохнул и открыл глаза.

, держа подсвечник в одной руке, другую протягивал к огромному чёрному коту, что возлежал на груди отца Димитрия:

Что ты, безобразник, по ночам-то знакомиться ходишь? – подхватив кота, ласково выговаривал монах. – Прости его Бога ради. Он раньше в этой келье с переписчиком, со старцем проживал. Вот и вернулся! А я не уследил. Он от меня выскочил, да к тебе. Вижу, встревожил?

Встревожил?! – отец Димитрий вдруг почувствовал, что ему стало удивительно легко.

От одной лишь свечи иеродиакона Андрия озарился

6

ярким светом весь предстоящий путь. Колокол-келья не казалась уж мрачной, а напротив, наполненная книгами и тёплым запахом тающего воска была удивительно уютной. Перья на столе. Чернила. Всё ожидало именно его.

Иеродиакон, улыбаясь, стоял перед ним босой, переминаясь с ноги на ногу. Одной рукой по-прежнему держа подсвечник, другой прижимая к себе кота. Кот, свесив задние лапы и опустив смиренно хвост, обеими передними держался за руку монаха и, наклонив голову, смотрел на отца Димитрия.

И оба они, кот и монах, были какими-то родными, удивительно близкими друг другу, отцу Димитрию и всему миру.

Ты оставь его мне, – улыбаясь им в ответ, попросил иеромонах. – А поутру принеси бумаги поболе да кринку с молочком.

Кот был чёрен почти весь. Белых было два пятна. В виде креста на груди, да самый кончик хвоста. На привычное «кис-кис» он не отзывался.

Подходил только, когда звали его по имени – .

Прежний хозяин, отец Амвросий, подобрал его совсем крошечным. Котёнок сидел на краю моста. Тощий. С грязной, свалявшейся, в засохших овечьих катышках шёрсткой. Он глядел на воду и не обращал никакого внимания на прохожих и гремевшие по мосту телеги. Монах также прошёл было мимо, но оглянувшись, увидел, что тот, совсем обессиленный, улёгся клубочком на самом краю дорожной плахи.

Старец вернулся, взял котёнка за шиворот. Спустился по

7

тропке под мост, неумело, как получится, прополоскал почти не сопротивлявшееся Божье создание. Поднял, стряхнул воду. Котёнок помотал лапками, беззвучно открывая рот. Монах положил мокрый комочек на левую согнутую руку, прикутал широким рукавом. Котёнок вздохнул тяжело, как-то не по возрасту, закрыл глаза и сразу уснул.

У старца Амвросия была привычка: по завершении части переписанного приговаривать: «Буковка к буковке, буковка к буковке». Котёнка, постоянно хотевшего есть, он кормил, только когда закончит дело и вытрет тряпочкой перо. Малыш и привык. Услышит «буковка к буковке» и бежит к мисочке.

Выросший в здорового кота, он откликался только на это слово: «Буковка». Впрочем, имя вполне приличное для создания, жившего у старого монаха-переписчика. Он и поведения был аскетического: с другими котами и кошками его никто не видел. Никто и никогда не слышал и его мяуканья.

От прежней жизни кот завёл на раскрытых книгах. Отец Димитрий переубеждать его не стал. Аккуратно переносил заснувшего Буковку на половичок. Через полчаса тот возвращался на привычное место. Любил он гусиного пера.

Сразу отзывался громким мурлыканьем. Но был в нём порок, непристойный для книжного кота: драл он те перья с таким ожесточением, что, казалось, в этом заключалось всё предназначение его жизни. Списатель Димитрий и за это не стал ругать своего нового товарища. Перья заворачивал в белую тряпицу и подкладывал под одну из книг, а коту для развлечения приносил со двора вороньи.

8

Скрыты шестнадцать глав,

в которых рассказывается о составлении и печати первой четверти Миней, о спорах иноков, пропаже Буковки. О приеме малороссийского посольства в Троице, тете Настасье и мальчике Дане, вручению первых Миней царю Петру I.

Глава 20

13 сентября 1689 г., полдень,

Ещё три дня посольство в Троице стояло. ждал – ну как к челобитной за разъяснением позовут? К обозу своему гостей царских подзывал, чарку подносил, европейскими манерами очаровывал, государя нахваливал за самостийность. Напоив гостя, слушал внимательно. Поддакивал. Сам говорил мало.

Игумен Димитрий, если не за молитвой был, то в ризнице Троицы пропадал. Книги монастырские листал, записывал для памяти, кого из святых в Ономастиконе указать, что исправить. Тут узнал он о келаре , что Троицу от польского войска защищал. Здесь отец Димитрий и вкладными книгами полюбовался. В монастырской ризнице показал игумену Димитрию вклады, сделанные в монастырь князьями да боярами московскими: украшенную самоцветами церковную утварь, золотом вышитую пелену с явлением преподобному Сергию Божией Матери, ковчег-мощевик.

9

Книги рукописные и печатные добрые люди в монастырь несут. И слово Божие в проповедях да книгах Церковь передаёт верующим, – начал Патриарх. – Ты, отец Димитрий, нужное для Православия дело по списанию житий начал. То, что легко не будет, наверное, сразу понял. – Тут Святейший кивнул ризничему, и тот с поклоном вручил игумену Димитрию икону в окладе. Патриарх же продолжил: – Прими, отец Димитрий, в дар . Возьми с собой – и защитит, и поддержит. Список этот с Афонской святыни, из монастыря Ватопедского Максимом Греком сюда доставленный

По преданию, лик Божией Матери на игумена, молившегося перед нею, обращён. И уж под этим пресветлым образом напиши, как того надобно, слово на Рождество Пресвятой Богородицы, тем иеродиаконом – как его, Ефремом? – из книги твоей предусмотрительно ...

Ближе ты там, в Малороссии, к латинянам да униатам, остерегайся их да неси трудом и проповедями своими истинную веру православную…

...

Россия стояла на перепутье. Люди проверялись межвластьем: кто опору понадёжнее искал и метался от одного царского двора к другому, кто твёрдо стоял на своём. Смешались в суете той и храбрые искатели приключений, и подлые предательцы, и истинные праведники. И далеко не всегда и не сразу открывалась их личина…

День ехали молча. Всяк вспоминал и переживал своё. Гетман уж не приглашал отца Димитрия в свою карету. Да

10

игумену то и ненадобно было. везли лёжа. На правой руке пальцы переломаны. На спине от патриаршего посоха синяк, Мазепа саблей ребро сломал. Да оба бердыша на теле отметины оставили. Так и трясся на животе.

Ближе к Москве догнали их два всадника в зелёных кафтанах. Поворот режут. Напрямки к обозу. Отец Ефрем их издалече в поле заметил. В солому зарылся:

Меня, – вопит, – добивать едут!

А те к карете Мазепы подскакали. Кричат что-то. Все остановились. Ясновельможный гетман вышел и рукой в сторону телеги игумена Димитрия показывает.

Отец Ефрем из-под соломы клянётся:

Отец Димитрий, спаси! Я кривить больше не буду. Прямые буквы могу выводить. Только не выдавай!

А посыльные Преображенского полка уж коней возле них сдерживают.

Ваше Высокопреподобие отец Димитрий? Прими от государя царя и великого князя всея Великия и Малыя и Белыя Россия поклон и… – первый из посыльных подал из-за пазухи две одинаковых сухих травинки.

Отец Димитрий удивлённо принял. С задней телеги шутили:

Вот и наши лошади на царское кормление поставлены.

А игумен Димитрий широко улыбнулся – шутке ли, аль чему другому:

Передайте государю царю и великому князю Петру Алексеевичу, что рад я безмерно тому, что былинки те пользу принесли.

11

Правильно всё изъяснили. А коль понятливый… – старшой подал знак, и попутчик его снял мешок с седла своего. – То велено передать от государя. И он, соскочив с коня, стал развязывать перевязи, узлом затянутые.

Кругом собралось всё посольство. Галдят:

Коль две травинки на одну лошадь, так в таком-то мешке всей Малороссии на год прокорм!

Подошёл Мазепа. Успокоились. Посыльные развязали мешок. Расправили две большие, в землю, богатые лисьи шубы.

Государь царь и великий князь всея Великия и Малыя и Белыя Россия гетману войска Запорожского обеих сторон Днепра Мазепе дар сей жалуют и просят впредь их своим присутствием радовать! – подали первую шубу гетману.

Вторую протянули отцу Димитрию:

А тебе государев наказ, – посыльный повысил голос и удостоверился, что слышит его гетман: – Чтоб впредь всё написанное и из друкарни вышедшее в тот же день к нему отправляли!

Игумен Димитрий шубу на вытянутые руки принял и не помнил, какими словами благодарил.

Уж вскочили служилые в сёдла. Уж шубу монаха каждый норовил руками охватить, мех огладить, как, спохватившись, старшой, положив руку на эфес сабли, вскрикнул:

А который из вас Ефрем-подранок?

Отец Димитрий собою телегу перекрывает, а иеродиакон привстал, в сене весь, скуфью косенько одной рукой нахлобучил – больше на чучелко соломенное масленичное

12

походит, кричит из-за спины игумена:

Где моя шуба?

Хохот кругом:

Воскрес!

Старшой руку вскидывает, и летит в сторону телеги мешочек махонький. Игумен Димитрий увернулся, а отцу Ефрему в лоб да наземь. По лбу в эти дни иеродиакона ещё не били...

То тебе от царя. Чтоб обиды не держал и молился за него усерднее.

Мешочек подняли, отцу Ефрему в руку вложили. …А в нём копеечки серебряные! Иеродиакон живенько пересчитал: двадцать пять штук! !

Кругом было тихо и неспешно. Как бывает обычно под вечер. Облака дорожками тянулись по высокому небу, прочерчивая путь домой. Выехали на безлесый холм. Впереди, сколь видно было глазу, колыхалась волнами начинающая уже желтеть осенняя трава. С березничка, с малого белоствольного островка едва доносило запах пряного листа. Ярким красным пламенем горели слева на горизонте осины. Небольшие валуны, заросшие по бокам зеленоватым мхом, безмолвно провожали обоз. В этой тишине, в мире этом лишь изредка перекрикивались возницы, да поскрипывала передняя ось.

Не было в жизни смиренного списателя житий более длинных и суетных дней. За годы привык он к келье своей. К шелесту страниц. К тёплой свече. К медленно тающему салу. К скрипу пера. К домашнему посапыванию и урчанию Буковки. К безмолвному разговору со святыми.

13

Долго будет помниться эта первая поездка в Москву... Странствие в первые дни новой России. Отец Димитрий усмехнулся: «На теле страдальца Ефрема отпечатались все страсти государства…»

Иеродиакон как будто услышал имя своё. Перелез на доску к вознице. Сел (ведь это-то место не изранено). Уцепился рукой за его кушак и по привычке нарушил весь миропорядок. Грянул не по чину,

А я знаю, что пан дома сидит, во конце стола,

Пан сидит во конце стола, а на нем шуба-люба,

А на нем шуба-люба, а в той шубе калиточка,

В той калиточке семь червонцев,

Всем обозникам да по полуполтине…

И уж отец Димитрий чуть шевеля губами, чтоб не заметили, подпевал: «…Пан сидит во конце стола, а на нем шуба-люба…»

Крутились колёса, вращалась под ними земля. Пела душа списателя. Он наслаждался первой осенью своих Миней.

14

Скрыты пять глав,

в которых рассказывается о создании следующих Миней, шустром отце Ефреме и мудром отце Андрии, а также о вызове игумена Димитрия в Москву.

Глава 26

Январь 1701 года,
Московский тракт

Возница, махнув рукой шедшим сзади саням, уж сворачивал на отворотку, и чего там достать надобно, не слыхал. По деловитой спине его видно было, что он уж и баню затопил, и Долю свою обиходил, и уж детишек до подкидывает.

Прибавили. Скоро за рекой показались дома и часовенка на пригорке. Медленно спустились на лёд с крутого бережка. Внизу стояли трое пустых саней. Мужики рассаживались и правили к деревне. , завидя их, хлестнул длинным остатком вожжей бурую. Быстро поравнялся с ними. Те обернулись. Признали.

А, Глянь! Глянь возвернулся! – закричали, поддразнивая его. – Глянь-Доля с большой деньгой торопится! И конягу-то знатную раздобыл! Ране-то править не умел. Всё со зверями. А на чужбине приноровился. Вожжи двумя руками держать научился! – на санях озорно захохотали. Заулюлюкали.

15

Все четверо, враз прибавив ходу, почти в линейку шли по льду.

Дозволь, батюшка! Глянь, как над нами Федька плешивый с Ерошкой потешаются! Глянь! Наша бурая их к середине реки обойдёт, – и, не дожидаясь ответа, привстал, закрутил вожжами.

В болотистой низине река разлилась широко. Места вдоволь. Двое крестьянских розвальней сразу заняли накатанную дорогу. Кибитка отца Димитрия и сани Ерошки шли, выбивая ледок с мелким снегом, правее.

Мужиков гонка захватила не на шутку. Возницы кричали, подзуживая друг друга. Отец Димитрий, выглянув из-за полога, заметил на соседних санях курносого паренька, размахивающего одной рукой и стучащего ею по спине сидящего впереди отца. Правой рукой он прижимал к себе , которая вырывалась и, казалось, сама готова лапами барабанить по хозяйской спине, подгоняя возницу. Лай. Галдёж.

Уж пронеслись половину реки. Двое розвальней поотстали. Впереди, по целине, вровень, дуга к дуге, неслись кибитка и сани Ерошки.

Ближе к берегу возок вырвался вперёд, и отец Димитрий не видел боле Ероху, мальчишку его и лохматую собачонку. Рядом неслась только настёгиваемая низенькая крестьянская лошадёнка.

Вдруг сзади с отставших розвальней закричали. Доля обернулся. В эту минуту обе лошади, ушедшие в сторону от накатанного путика, провалились в . И потянули, потянули за собой

16

в чёрную воду кибитку, розвальни и седоков. Отца Димитрия мгновенно окатило холодной водой. Лошади копытами, грудью, разбивали тонкий лёд, пробиваясь к близкому берегу. Возницы, соскочив, помогали им. Кибитка медленно опускалась на дно. Отец Димитрий перелез на место возницы и, держась за оглоблю, спрыгнул на лёд, в сторону, что ближе к берегу. Лёд, видимо, тонкий от бьющих со дна ключей, затрещал, грозя проломиться.

Меж провалившимися повозками в полынье барахталась маленькая собачка. Она карабкалась на льдинку, но та под её весом перевернулась, накрыв лохматую с головой.

Жужечка, Жужечка! – закричал мальчишка и бросился к ней.

Ерошка, на секунду отпустив удила, отбросил мальца в сторону берега.

«Минеи»! – вспыхнуло в голове отца Димитрия.

Кибитка быстро тонула, чёрная вода подступала к скамейке, на которой беззащитно лежали книги. Подарок государю! Столько трудов! Списатель Димитрий кинулся к полынье, лёг у самого её края и потянулся к книгам. Вода уж была на попоне, покрывающей скамью.

Жужечка! – раздался сзади детский плач.

Из ледяной воды выглядывала маленькая мокрая голова собачки с огромными, распахнутыми глазами. Она пыталась лаять, позвать к себе. А вода всё заливала её, и вот уже из промоины торчал только нос.

Отец Димитрий схватил руками книги: нижняя подмочена, но верхнюю ещё можно спасти!

17

В это мгновение лохматая, из последних сил высовываясь из полыньи, будто прощаясь, жалобно .

Жужечка! – списатель откинул «Минеи» и бросился в ледяную воду. Дыхание, казалось, тотчас остановилось. Полушубок, ряса, мгновенно приняв воду, отяжелели, и как вериги, тянули его ко дну. Схватив собачку за мокрую шерстку, он из последних сил повернул к берегу.

18

Скрыты шестнадцать глав,

в которых рассказывается о московских встречах св. Димитрия, его встрече с царём и новом назначении, о Ростовском чуде и ростовцах - хранителях.

Глава 42

Декабрь 1702 года,
Ростов

В начале декабря владыка Димитрий указал устроить во дворе митрополичьем горку.

Назавтра утрамбованный снег, прометая мётлами, залили на первый раз водой.

Горка получилась невеликой. Куда меньше раскатанных угоров, что у озера Неро. Но зато своя, и прямо у школы. Хоть на переменках успевай, хоть после уроков. На самом верху, слева и справа от последней ступеньки вморозили два шеста со скрученными из мешковины ангелами.

Митрополит Димитрий старался угадывать перерывы в трудах своих к окончанию уроков, когда горка наполнялась ребятнёй. Подсаживался к окну и… Нет, не наблюдал, не любовался, он жил в это время какой-то иной, непознанной ране жизнью.

Жуже горка тоже приглянулась с первого дня. Она

19

забиралась к хозяину на колени и завороженно глядела на пруд. «Прямо, как кот, – решил Димитрий, – сидит у окна и надзирает». Но уже на третий день, когда владыка вышел к пруду и сел в сторонке на лавочку, лохматая, только детей стало побольше, кинулась к ним, затем обернулась и видом всем показала, что он-то может и сидеть, а ей непременно надо кататься, бросилась .

И ребятишки приняли её сразу. Затащили наверх. Развесёлый, курносый – тот, что всегда без шубниц, прижал её к себе, и они покатились. Жужа вначале замерла. Она неслась, как и раньше. Как на четырёх лапах бегала! И оттого разразилась радостным, щенячьим каким-то лаем. Внизу они столкнулись с вихрастым, пухленьким пареньком.

Сбили его и, на льду уже втроём. Вихрастый потерял ушанку. Жужа ухватила её и, пятясь, приглашала того к игре. Кругленький кинулся было к ней, но поскользнулся, упал и сверху был оседлан курносым. Жужа, пытаясь отбежать подальше, заскребла коготками по льду, не удержалась на трёх лапах и, падая, не выпуская шапки, накрыла ею себя.

Теперь Жужка за тебя, Сенька, и в школе отвечать будет, – закричали одноклассники.

Нонче Жужа импиратор!

Они ухватили собачку, водрузили на санки и побежали вокруг пруда. Лохматая, сбросив с себя имперскую корону, соскочила и помчалась вслед за ребятнёй.

Мельканье рук, озорные румяные личики, летящие саночки, разбросанные всюду тетради, сброшенные тулупчики, ворчание , прибежавшего на крики

20

(«Надо всё же справить ему новые валенки!»), небо, туманно отражающееся в седоватом льду, домовые люди, замедляющие у горки шаги, опять сбитый, но ни на кого не обижающийся пухленький, пущенный в Мишутку, а влетевший за шиворот Колюне снежок, – всё это создавало в центре митрополичьего двора празднество! была в ту минуту центром двора. Центром епархии! Беззаботным, как детство, неподдельным и чистым, как детская душа, освящённым парящими, тряпичными, как куклы, ангелами.

Жужа всё больше с мальчиком, что обличием похож на Ванюшку из Каменки, что спас её тогда от зубов большой серой и белой с куцым хвостом. Тот обхватил её:

Пойдём к нам! Я тебя жалеть буду. Мамка пустит, она хорошая. Одна только.

Лохматая его языком по носу, а сама, словно понимая, на владыку Димитрия оглядывалась.

Владыка вначале установил для себя, что горка та нужна ребятне, чтоб быстрей возвращаться из школы в детство. Потом подумал о Жуже, несмотря на хроменькую собачью судьбу, так любившую носиться с мальчишками. После, улыбкой откликаясь этим крикам и возне, вспоминая, как повстречалась ему тогда в дороге, на которую направил его Андрий, стайка ангелов, как старшой делил хлебушек, как боялся он окликнуть их, – решил, что эта горка нужна и ему. Будто отлистывает он книгу жизни на первые страницы, в детство, открывает на середине, на лучших своих днях. А когда из-за ворот несмело показались девочки, пришедшие посмотреть на архиерейскую горку, тащившие за собой на саночках маленькую, всю увязанную в цветастые платки

21

сестрёнку, и замерли, опасаясь мальчишеского галдежа и озорных взглядов, он вдруг приметил. Он познал в каждом ребячьем взгляде ТЕ ОЧИ. И вся детвора, преломившись чрез них, стала родной. Сердце, как тогда, заколотилось. Он, опустил посох на лавку, подошёл к старшей, в пушистых белых варежках. Указал, приглашая, на горку. И вдруг, неожиданно для себя, наклонившись, легко подхватил на руки перед собой малышку в ярких цветных платках. Девочка улыбнулась ему кротко и доверчиво протянула ручки.

Владыка, батюшка, побудьте с Алёнкой, мы только разочек, – старшие, не дождавшись ответа, поняв всё по глазам его, подхватили верёвочку и потянули в круговорот.

Придя к себе, он осторожно, боясь стряхнуть с рясы снег от махоньких, вчера ещё скатанных валеночек, повесил её у входа.

Печи митрополичьих покоев быстро растопили снежок, тепло кельи высушило капельки. На тёмно-зелёной рясе лишь малая шерстинка напоминала об Алёнкиных сереньких катанках и синеньких глазках.

Батюшка, – прошептал Димитрий, только сейчас, сердцем поняв, в детском том обращении всю глубину исконности слова этого: – Батюшка!

22

Скрыты две главы.

В которых рассказывается о неловком келейнике Феодосии, его попытках сохранить тайну и о слепом певчем.

Глава 45

Сентябрь-октябрь 1705 года,
Киев-Ростов

...

Казалось, вся епархия собралась в трапезной. Из каждого храма поспешили, домовые люди, дети боярские. Все в праздничном. Ученики гребешком причёсаны. У женщин платы нарядные.

Вперёд выступил – именно что выступил от общества – казначей отец Иларий. Глаза его, спокойные всегда, как весы уравновешенные, сейчас отволноваться решили за все прошлые годы. Он перемялся, руки развёл, голову седую поднял. Но собраться не смог. Смутился сам, всех смутил. Достал тогда лист, всмотрелся, дрожанье рук умерил и начал:

Тебя, владыка Димитрий, царствующие особы, местоблюститель патриаршего престола привечать будут. Но то после. А сегодня нас выслушай. Вот ты, владыка, всё, что касаемо творения Миней, до будней выравниваешь! И молчком всё! Труд завершил, в убогое обрядился и лишь с

23

озером туманным радостью той поделилился. К коробам с книгами никого не подпустил. Ночи дождался и сам в покои короба те тайно таскал. Лишь Жуже доверился, трёхножку всю ночь чтением услаждал.

А мы вот что сказать тебе хотим! – он опустил лист. Рука его дрожь выбивать перестала. Отец Иларий распрямился. В глазах, на чашечках весов разгорелся огонь: – То ведь радость, радость-то какая для нас!

Он оглядел всех собравшихся, всех кивающих и улыбающихся:

А ты радость ту и от себя спрятал, и наши глаза засветить пламенем её робеешь. Ты великую лампаду, что колокола Сысоя царственнее, для веры православной лёгким пёрышком сотворил. А святые угодники Георгий Победоносец, Левкий Исповедник, Аполлинарий священномученик да да 70 апостолов да иже с ними её по каплям маслом напоили. Так пусть возгорит то пламя новосотворённой лампады! И негасимым будет! А не погаснет оно, покуда в глазах читающих свет Миней отражаться будет!

Он поднял вверх руку с листом, и лист тот, словно пламя свечи, колыхался над его головой:

Собрались мы сегодня, чтобы тебе поклон принести. От тех, кто слово твое познал, и от потомков, кого не услышишь ты, но кто над книгами плакать будет. Скромность твоя по сердцу нам. То для каждого пример. Гордыни не тебе бояться. У нас за тебя гордыни куда поболе, чем у тебя за творение твое.

Говорят, горе разделишь с близким – и оно поделится, уменьшится то есть. А радостью поделишься, так она

24

наоборот – умножится. Благослови, владыка, на радость. На радость завершения трудов, что по воле Господа случилась на земле ростовской!

Казначей выдохнул, улыбнулся и кивнул стоящему рядом Ярофею Палицыну. Тот мигание передал двум келейникам, что помоложе, и они вынесли и поставили перед владыкой Димитрием небольшой столик.

Отец Иларий подошёл к владыке и со словами „Благослови на радость” принял руки его для целования. Затем выпрямился и достал перо. Гусиное, отточенное перо. Положил его с поклоном на столик и отошёл.

Благослови на радость! – подходили к владыке Димитрию дьяки и подьячие домовых учреждений, настоятели храмов епархии, клир церквей митрополичьего двора, иноки, трудники, , учителя созданной им школы, юные акторы поставленных им пьес. Подходили те, кого он в палате своей Крестовой привечал – глухие, хромые, убогие и нищие, кого довольствовал он пищею и кому дарил платья. И многие бережно укладывали перед ним на столик, в горку . И росла на глазах та гора людской благодарности.

Ноги перестали держать списателя. Он, сидя, благословлял каждого и всё вглядывался в глаза их: «Отчего не пишут жития живущих? Отчего самые искреннее слова говорим, когда закроются любимые глаза навек?! Отчего столь трудно произнести: „Я люблю тебя, прости, помоги мне?!”»

Слёзы, перебирая морщины, прятались в его бороде: «Отчего же? То не я людей, то они меня на радость благословляют!»

25

Вырвался из-за спины отца . Подбежал, благословление получив, руки поцеловал и, слёзы владыки увидя, ухватил его за рукав, прижался, чтоб не слыхали:

Я с нового году учиться буду! Ты не думай! Я не только представлять умею, я и в счёте … Только не плачь, владыка Митрий, я в лучшие выйду… – и он разревелся сам. Всхлипывая, оглянулся: – Ты на батьку не гневайся. Уж мамка его и так честила…

Отрок вытащил из-за пояса неумело отточенное воронье перо, вложил владыке Димитрию в руки.

Списатель выбрал лучшее из гусиных, подал Микитке:

Я верю. Конечно, выучишься.

Владыка Димитрий воронье пёрышко к себе прижал. Буковку вдруг вспомнил. Теребленье его.

В той шкатулке, богато украшенной, что прислали ему из Киева, лежала грамота благодарственная от некогда возложившего на иеромонаха Димитрия послушание владыки Варлаама (Ясинского). А на дне четыре пера. По числу книг. Он каждое подержал в руках. Вдруг отца Андрия знакомая заточка…

«Как это и в Киеве, и в Ростове с перьями угадали?»

Не каждый, правда, и догадался, но догадлив кто – принёс. И росла горка перед смиренным списателем Житий. И целовали люди руки. Руки, вписавшие в историю православия двадцатилетний подвиг.

Настал час, когда владыке Димитрию слово ответное держать. Поднялся, шагнул вперёд, посмотрел, счастливый, ещё раз людям в глаза. И настолько поразило его единение с ними, что попробовал слово молвить – и перехватило горло.

26

Замерло искреннее, трогательное слово сердечной благодарности. И только успел он подумать: не дано искренности произнесённой быть, чтоб хоть толика её ложью обернулась, как средь взволнованных людей раздался голос того, кто искренностью только и жил и делиться не боялся.

Слепой певчий, сердцем почувствовавший, что сейчас нужен владыке Димитрию, сложил руки на груди и первым трогательным звуком «Хвалите Имя Господне» возвёл молитву, и всех, кто был с ним в минуту эту, – сразу к НЕБЕСАМ! И хористы со всех сторон, кто где стоял, подхватили трогательное: –

«Вот конец трудов моих. И пожелать не мог лучшего!

Вот начало трудов моих. И мечтать не смел, чтоб светом стольких очей озарено было!»

27

28

Скрыты четыре главы и эпилог,

где рассказывается о последних встречах и деяниях ростовского владыки.

Оглавление

Пролог

Глава 1

У святых печерских старцев

Скрыты две главы,

Глава 4

Буковка к буковке

Скрыты шестнадцать глав,

Глава 20

Всяк свой крест несёт

Скрыты пять глав,

Глава 26

«Глянь, нет на мне греха, Господи!»

Скрыты шестнадцать глав,

Глава 42

Гордыню превозмогая, на гору взошёл

Скрыты две главы.

Глава 45

Благослови на радость!

Скрыты четыре главы и эпилог,